Лев Толстой отказывается от животного белка, Гоголь трет пармезан в тарелку, Тургенев скучает по маминым котлетам, Пушкин наслаждается печеным картофелем, а Лермонтов — чем попало. Грустные и веселые гастрономические истории из жизни писателей.
Кто не воздерживался от радостей принятия вкусной пищи — так это Николай Гоголь. И речь сейчас пойдет не о традиционной украинской кухне, на блюдах которой он вырос. Борщ с пампушками, галушки и вареники с вишней остались лишь в воспоминаниях после путешествия по Италии. Прожив в Риме с 1837 по 1846 год, он сделался в Вечном городе совсем своим, «синьором Николо». Он написал здесь первый том «Мертвых душ», быстро выучил итальянский язык и всей душой полюбил местную кухню. Периодически он возвращался в Россию и посещал другие европейские страны, но душа его все время тосковала по Италии, которую он быстро начал называть второй родиной. «…Полетел бы в мою душеньку, в мою красавицу Италию. Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня! Я родился здесь», — писал он в 1837 году из Швейцарии Василию Жуковскому.
Приезжая в Россию, он с удовольствием знакомил друзей со своими новыми гастрономическими пристрастиями: в Италии он страстно полюбил разнообразные макароны, равиоли, ньокки и другие блюда из теста. Готовил всегда сам, утверждая, что пасту в России никто не умеет сделать. Друзья беззлобно посмеивались над Гоголем-поваром, а особенно над степенью готовности его макарон — с альденте в Москве в то время были знакомы не все. Вот как описывал Сергей Аксаков один из многочисленных итальянских обедов, которые устраивал главный мистик русской литературы, в своей книге «История моего знакомства с Гоголем, со включением всей переписки с 1832 по 1852 год»:
Третьего числа, часа за два до обеда, вдруг прибегает к нам Гоголь (меня не было дома), вытаскивает из карманов макароны, сыр пармезан и даже сливочное масло и просит, чтоб призвали повара и растолковали ему, как сварить макароны… Когда подали макароны, которые, по приказанию Гоголя, не были доварены, он сам принялся стряпать…
«Третьего числа, часа за два до обеда, вдруг прибегает к нам Гоголь (меня не было дома), вытаскивает из карманов макароны, сыр пармезан и даже сливочное масло и просит, чтоб призвали повара и растолковали ему, как сварить макароны… Когда подали макароны, которые, по приказанию Гоголя, не были доварены, он сам принялся стряпать… Нельзя было без смеха и удивления смотреть на Гоголя; он так от всей души занимался этим делом, как будто оно было его любимое ремесло, и я подумал, что если б судьба не сделала Гоголя великим поэтом, то он был бы непременно артистом-поваром. Как скоро оказался признак, что макароны готовы, то есть когда распустившийся сыр начал тянуться нитками, Гоголь с великою торопливостью заставил нас положить себе на тарелки макарон и кушать. Макароны точно были очень вкусны, но многим показались не доварены и слишком посыпаны перцем»
Он кормил своими недоваренными макаронами и литератора Михаила Погодина, в усадьбе которого жил, заканчивая «Мертвые души» (от усадьбы, располагавшейся ранее в районе Девичьего поля, сегодня остался лишь один домик, знаменитая Погодинская изба). Погодин так же, как и Аксаков, был больше впечатлен процессом изготовления, чем самим заморским блюдом.
Как и Лев Толстой, со временем Гоголь пересмотрел свой рацион. Он прожил короткую жизнь, всего 42 года. Незадолго до ухода он вовсе перестал есть, как бы наказывая себя за чревоугодничество, а вместо сна молился. Некоторые исследователи считают его смерть скорее самоубийством — писатель будто уморил себя голодом и бессонницей.
